Кусочек новой квенты, еще не дописанной... Опции

[Аллор]

По просьбам прогрессивной общественности кусочек из новой квенты. Начало, первичное знакомство с главным героем
(собственно, к ней та иллюстрация из "неопубликованного";))


Плотная масса воды надвинулась, вобрала, поглотила... Не осталось ничего, кроме нее, она проникла в тело и оно таяло, размокало, расслаивалось, плоть сползала с костей отсыревшими лохмотьями, от которых шарахались подоспевшие рыбы. А потом и кости начали медленно распадаться, погружаясь в тускло-черную бездонную муть...

Он рывком сел, отшвырнув одеяло. Его колотила дрожь, сердце ошалело билось о ребра. Сквозь ставни с усилием протискивались рассветные сумерки, и в этом неловком свете комната выглядела особо безжизненно. И сухо.
Ее обитатель нащупал у кровати бутылку и, убедившись, что она не пуста, жадно принялся пить прямо из горлышка. Зубы стучали, темно-красная струйка потекла по подбородку, шее, скатилась во впадину между ключицами. Допив, человек отшвырнул опустевший сосуд и утерся. Звон разбитого стекла, похоже, окончательно вернул его в действительность. Он встал, с хрустом потянулся. Помотал головой, потер виски. Потом подошел к большому, в человеческий рост, зеркалу. Слабый свет вычертил отражение высокой фигуры – сухощавой и словно оплетенной жгутами мускулов по костяному каркасу. Кожа серовато-пергаментного оттенка обтягивала лицо, черты которого можно было даже назвать красивыми, если бы это не было лицом мумии... Почти отсутствующие губы растянула ехидно-оценивающая усмешка:
– Хорош... Мигни – и все девочки твои, утопленник...

А ведь это еще не ТА ночь... ТА – ТЕ начнутся сегодня, с заходом солнца. И лучше пересидеть их здесь, за закрытыми окнами и дверьми, и не делать с этой образиной ничего, и не охотиться – бессмысленно, сила появится, но сознание может снести окончательно, а к чему? Не полегчает. Проверено.
Эта кровь, текущая, питающая тело и – память, и все ярче видишь... Все видишь, а кровь течет, как... ВОДА!
Спокойно, это зеркало. Просто зеркало, его бить не надо, оно дорогое, в конце концов.
Переждать – пока сойдут на нет вспышки безумной ярости, потускнеют видения, смажется яркая четкость снов. Пересидеть, сжавшись в комок, как пережидаешь волну, пусть она пройдет над тобой... ВОЛНУ... Опять! Проклятые дни. Дни вопросов без ответа и ненужных ответов на незаданные вопросы. Например, хороший вопрос: можно ли когда-нибудь переплатить за то, чтобы быть – нуменорцем?

[Аллор]

Вот еще кусок, типа историческая справка


Молодой охотник из рода Халет возвращался с неплохой добычей. Лежащая на плечах туша молодого оленя могла прокормить семью не один день, а из шкуры выйдет отличная длинная куртка для матери. Удачный день.
Он уже вышел на опушку недалеко от поселка, когда в вышине мельнула огромная крылатая тень, и в то же мгновение на него обрушилось нечто. Сразу дать определение твари с перепончатыми крыльями и мордой, похожей на лисью, но со здоровенной, усыпанной зубами пастью было невозможно, а на размышления времени и не было. Он успел выхватить нож и замахнуться, когда почувствовал на своей шее неестественно холодное дыхание и острые, как иглы, клыки. В отчаянье, из последних сил полоснул ножом, куда смог дотянуться, и в лицо, в приоткрытый в крике рот, хлынула темная, похожая на кровь, но отдающая плесенью жидкость. Охотник чуть не захлебнулся, в то же время чувствуя, как по телу разливается ледяной жижей оцепенение... Послышались чьи-то крики, хватка чудовища ослабла, и сознание оставило человека.
Заметившие тварь люди рода Халет кинулись на помощь соплеменнику и отбили его. Тварь улетела, роняя капли своей непонятной крови, человек же лежал в беспамятстве. Когда его донесли до дома и осмотрели, то, кроме ушибов и глубоких царапин, увидели на шее следы укуса – два глубоких отверстия, кровь из которых уже не шла. Раненый пролежал в беспамятстве день, а потом пошел на поправку – видно, клыки твари были неядовиты. Уже на следующий день удачливый охотник встал с кровати, а через день вновь собирался пойти на охоту – в тот зимний день лишь ему улыбнулась удача, остальные вернулись ни с чем, и его олень давно исчез в желудках сородичей. Утром он оделся, закинул за спину чехол с луком и колчан со стрелами, потянулся за копьем... И рухнул, как подкошенный. Подоспевшие родные кинулись к нему и ужаснулись – в лице сородича не было ни кровинки, он был холоден почти как труп и сердце еле билось. Его отнесли в дом, снова уложили в кровать, пытались отогреть и напоить целебными травами и питательным бульоном, но усилия оказались тщетными – к вечеру сердце биться перестало. Ночь мертвое тело пролежало в горнице под причитания родни, а на следующее утро ушедший на Пути охотник был похоронен на маленьком кладбище в лесу. Три дня длились поминки, а на четвертый, вечером, в ворота постучал новопреставившийся. Настроженно вглядывались в его лицо люди по ту сторону ворот, вроде и странного ничего не было в том лице, ну бледен, ну глаза запали, так ведь по лесу шел в одной рубахе погребальной да с ножом охотничьим, что в могилу ему положили... Но странно все же все это, боязно так-то родича с кладбища пускать. Тут припомнил один из старших, что как-то вот так же упал один, не смогли добудиться, вроде как умер, а через пару дней очнулся и еле из могилы выкопался. Бывает такое, что сон от смерти не отличить. Так что открыли ворота, впустили воскресшего, в дом повели, к огню посадили, накормили-напоили да спать уложили.
Лег спать парень, но, хоть и устал, а не спится. И ел-пил вроде, а голодно как-то. Встал тихонько, во двор вышел, муторно на душе – вспоминать начал, что с ним было после похорон. И так все вспомнилось резко, а до того смазанно все помнилось, нечетко. Как бродил он в сером тумане, и голос бестелесный что-то нашептывал, и как потом очнулся в тесноте и темноте, и как понял, что похоронили его, и ужаснулся. Как выкопался – вспомнил, и как побрел знакомой дорогой, а потом солнце неяcное, зимнее, между веток мелькнуло, и словно его клыками зверь рванул или углей горящих за шиворот бросили... Как бежал он, ничего не соображая, от этих неярких, но жалящих лучей, как забился под ветви древней ели и сидел там до заката...Как шел по ночному лесу, и вышли ему навстречу волки, но нападать не стали, а, поджав хвосты, развернулись, поскуливая, и скрылись в чаще. А на следующий день метель была, но отчего-то не замерз он, хоть так, в чем был, в путь отправился...
Сейчас же стоял он на крыльце и чуть не выл от тоски и еще чего-то, непонятного, невнятного, сосущего, как... как голод старый, привычный. И тут ощутил он нечто теплое, манящее, и из дома, где семья спала, и из хлева, где скотина стояла. Жизнью веяло, сытостью манило, да будто за стеной праздничный стол накрыт, и блюда все с пылу, с жару, и от запахов живот подводит. Потянуло его в дом, зашел, да где еда-то? Родичи спят, да и только. И как будто светятся все, вроде углей непрогоревших, и огонь тот живой, преливается, и так манит, манит, прикоснуться бы, глотнуть толику, согреться, душой отойти...
Лишь истошный визг привел его в чувство, визжала жена брата старшего, огляделся он по сторонам, потом перед собой глянул, а там дочь меньшая братнина лежит с прокушенным горлом. А родичи с лавок повскакивали, кто за что похватались, окружать начали. Прыгнул он на ближайшего, разорвал круг да из дому долой, откуда вдруг силы только взялись.
Потом уже, сидя в лесу, пытался понять парень, что с ним приключилось, вспоминал, что да как, но самым сладким было смутное воспоминание, как потянулся он губами к живому огоньку, как потек этот огонь внутрь, согревая и возвращая силы. Все бы отдал, чтобы еще раз такого испить, да где там... А потом страшно ему стало, ведь живую душу погубил, загрыз, как зверь хищный, а ведь никогда, в самое голодное время и в голову не могло прийти, чтобы кого из сородичей... ужас какой!
Долго бродил он по лесу, удивляясь, что, хоть и мерзнет, да в сон не клонит, только вот голод знакомый мучить стал. Набрел на капкан, где пойманная лисица билась, и опять огонек почудился, только слабый и не такой влекущий, но такая была жажда, что кинулся он на зверюшку да и впился ей в горло, и начал жадно кровь пить, словно чуя, что скорее пить надо, пока огонь еще тлеет. А как угасли последние искры, так тошно ему стало, что выпустил он тушку из рук да и побрел оттуда подальше, куда глаза глядят.
Так бродил он, скитался, пока не вышел к крепости посреди острова, и вел к ней мост. Перешел он мост да в ворота постучал. Вскоре раздались шаги, открылись ворота и высыпали из них орки, повязали парня и повели внутрь. Долго тащили его по лестницам, пока не привели в комнату. Сидел там вроде бы и человек, только странный немного, глаза пронзительные и как будто из хрусталя выточенные, а рядом с ним дева-красавица, и глаза у нее тоже не человечьи, огромные и желтые, как у волка. Поклонились им орки, а тот только бровью повел, и орки, задом пятясь, из комнаты повыскочили. Глядит на парня тот человек с глазами кристальными и деве кивает. А та встала, поближе к пленнику подошла да вдруг по шее рукой провела, куда тварь давешняя укусила. И говорит, усмехаясь:
– Вот уж не чаяла, что то, что я не доела, само придет.
Посмотрел он на девицу повнимательнее, а у той чуть выше ворота шрам тоненький, еле заметный. А та еще пуще ухмыляется:
– Должок за тобой, мальчик, оцарапал ты меня, невежливо это, наказать тебя надо. А с другой стороны, чего тебя наказывать, все равно никуда ты от меня не денешься, а добыча, если сопротивляться не может, и не добыча вовсе, и охота на нее не в радость.
Чует парень, что пошевелиться он и не может вовсе, заворожила его дева. Страшно стало совсем, а не закричать, даже горло ему не повинуется. А дева толкнула его легонько, он на пол и опрокинулся, а она вынула из ножен меч, что прислоненным к стене стоял, и вонзила в грудь пленника. Кровь так и хлынула, боль неимоверная, а сознание его не оставляет, только плывет все, как с перепою, а самое главное, что тревожит его – что уходит огонь из жил, и терпеть это – самая сильная мука. Тут дева меч выдернула у него из груди, рукой по лезвию провела да капли крови выступившей в рот парню и вылила. Тут он словно враз вылечился, и вроде и не было ничего. Рассмеялась дева:
– Надо же, что получилось, вот уж не думала, что такое из человека выйдет. Я его, Господин, пожалуй, в слуги возьму. Пищи для него вдоволь будет, а он повыносливее любого орка теперь стал, сам видишь.
Усмехнулся тот, кого она Господином назвала:
– Бери его, Тхури, развлекайся, твоя игрушка...

Не один год прослужил он той, которую в Сирых землях знали как Тхурингветиль. Госпожа то забавлялась с ним, то разную работу задавала, а то, под настроение, и учила разному. Многое узнал он и о жизни, и о не-жизни, и о магии. Понял он и что с ним приключилось. Взяла кровопийца его кровь, и помер бы он, как и до него многие, если бы не наглотался случайно ее крови, крови нежити. А с кровью кому жизнь приходит, а кому – не-жизнь. И стал он ей подобен в жажде крови как источника жизни, и не мог уже существовать иначе. Жизнь многих пленников крепости Тол-ин-Гаурхот, признанных ненужными, ему досталась. Когда же рухнула крепость и сгинула его госпожа – а он это не почувствовать не мог, – еле-еле ускользнул он оттуда и отправился странствовать. Это был уже не тот молодой охотник, кого притащили орки к своему Повелителю, но человек, многое узнавший и жизнь, или ее подобие, ценить выучившийся. Много стран обошел он, жил и в Твердыне Черного Валы, и в землях Востока, и на крайнем Юге. Постепенно сумел он и к солнцу себя приучить, хотя прямые лучи и были для него почти смертельны. Научился он и голод свой сдерживать, и малым обходиться, и сущность свою не оказывать. Хоть и сложно было его теперь убить, но не невозможно. Порой тяготило его одиночество, и несколько раз брал он себе учеников, а некоторым из них передал и свою природу – так, как это получилось у его госпожи. И эти ученики разошлись по Арде...