Странные тропы, Путь домой Опции

[convollar]

Туман.

Ночью выпал снег, сухой лёгкий снежок. А сейчас дома и дворы погружаются в туман. Очень плотный, туман, как насыщенное дождём облако. Двое идут по узенькой асфальтовой дорожке, чуть присыпанной ночным снежком. Старый пёс и его хозяйка. Туман им не мешает - они знают дорожку до каждой выбоинки, все трещинки на асфальте, все деревья, растущие вдоль этой ненастоящей тропы. Обычные городские деревья - в меру чахлые, сейчас, с облетевшими листьями, с голыми ветками - они кажутся больными. Ясень, клёны, липа , тополя и ивы и кряжистый каштан на повороте. За каштаном начнётся чужой двор, проезжий - там по асфальтовому ручейку плывут разноцветные рыбины-автомобили. Пёс не пойдёт дальше поворота - он упрямо сядет на хвост и потребует вернуться домой. Домой, к теплу, мягкой подушке и завтраку. Хозяйка знает всё это заранее и ещё она помнит. Помнит, как давно, в другой какой-то жизни, пёс радостно тянул поводок вперёд и они шли через чужие дворы, выходили к пустырю и к широкой асфальтовой реке, по которой автомобили - рыбины неслись вперемешку с чудовищными машинами-китами. Хозяйка брала пса на руки и нажимала кнопку на столбике - тогда все машины замирали и они вдвоём переходили через асфальтовую речку и углублялись в тенистый парк. Это было давно, а сейчас всё спрятал туман.
Дорожка уже должна заканчиваться, скоро последний поворот и уже слышно шуршание шин по асфальту в соседнем дворе. Но туман всё изменил, он растворил в себе стены домов, милосердно спрятал умирающие липы и тополя, укутал саваном, изменил даже звуки – не шины, кажется, шуршат по асфальту, а что-то тихо лепечет лесной ручеёк. Уже пора поводку провиснуть в руке хозяйки, пёс должен остановиться и повернуть домой. Но пушистый хвост, как флаг по-прежнему развевается впереди и поводок ещё туже натягивается. – «Куда его несёт?» – думает хозяйка и тут поводок внезапно исчезает. Совсем. Они вышли, но не к соседнему двору – старый пёс и его хозяйка стояли на берегу настоящего лесного ручья. Женщина обернулась – позади не было ничего, только плотная стена тумана. Впереди – обычный ручей-речушка с топкими берегами, заросшими давно отцветшим таволожником. Хорошо виден лес на другом берегу ручья – там нет тумана, ни клочка – там огромные тёмные ели ласково поглаживают полную, сияющую луну. И надо всем этим небо – тёмное, почти чёрное, увешанное гроздьями звёзд. Ярких, даже в свете луны, таких чистых, таких сияющих звёзд – женщина не видела уже много лет.
В свете луны на том берегу ручья расположилась, однако, очень интересная компания. Огромный белый с чёрными пятнами на шубе пёс – его можно было бы принять за волка, если бы не эта пятнистая шуба и необычные, очень тёмные, почти чёрные глаза – не волчьи, знакомые собачьи глаза, отсвечивающие в темноте зелёным. Только у одного единственного пса могли быть вот такие глаза. Но тот пёс был небольшой беспородной дворнягой и одно ухо у него всегда свисало вниз. А второе упрямо свисать не хотело. Пёс посмотрел на женщину и вдруг опустил одно ухо. Неподалёку от пса, у корней гигантской разлапистой черёмухи сидели ещё трое. Совсем маленькая рыжая собачка, похожая на лисичку в своей пышной шубке и два огромных кота – словно охранники знатной леди. Котяры были ростом с небольшую рысь и их домашне-кошачье прошлое выдавал только окрас. Один был светло-серый с более тёмными полосами на шубе, второй потемнее, тоже полосатый. Все трое внимательно смотрели на женщину и как будто чего-то ждали от неё. Из спутанных ветвей наклонившейся к ручью черёмухи раздалось тихое мяу – на два голоса.
Ещё одна парочка – толстый пушистый полосатый кот, сразу вызвавший воспоминания о маленькой девочке, которая возила в кукольной нарядной коляске своего хвостатого любимца и очень нарядный котище с белой манишкой, в белых перчатках и чулочках. Барсик – то самый, которого украли ловцы бродячих животных. Три дня поисков, огромная клетка, набитая живыми зверями, освобождённый, наконец, Барсик, обруганный последними словами директор заведения – на коте был ошейник – и, наконец доставка домой, мытьё, сушка, лакомства. Десять дней счастливой жизни дома и неожиданная смерть – в пункте отлова Барсик подцепил какую-то кошачью заразу. Теперь он сидел на нижней ветке, с которой мог коснуться воды лапой, если бы захотел. Женщина помнила, кот очень любил забираться на краешек ванны, пристраиваться у неё на плече и ловить лапками пену.
Между тем, старый больной пёсик, не дожидаясь, пока закончится это взаимное переглядывание и узнавание, с неожиданной для его 15 лет прытью, перемахнул через ручей и пристроился рядом с большим белым псом-волком.
- «Я могу вернуться» – подумала женщина. – «Отыскать в тумане асфальтовую дорожку и прийти к своему подъезду. К бетонной коробке, в которой у меня есть место, где я живу. Или просто раствориться в тумане – это тоже неплохо. Стать частью белого ничто. Не думать, не быть, не помнить». - Звонкий лай рыжей собачки-лисички вернул её на берег ручья. Черёмуха заметно наклонилась, став чем-то похожей на мостик с ветками вместо перил.
-«Ну и что?» – подумала женщина – «Первый раз в жизни тебе приходится перебираться через ручейки по стволам деревьев? А вспомни тот телеграфный столб, перекинутый через Мсту – там и перил-то не было. Там и дорог-то не было. Там пришлось семь километров тащиться по топкой окраине жидкой грязи, именуемой дорогой, По той дороге колёсный трактор не мог пройти – ты прошла по краю, лесом и за тобой тащились два взрослых мужика, старше тебя по должности, должно быть, проклинающие тот день и час, когда радостно вписывали тебя в состав изыскательской партии. И по телеграфному столбу ты пошла первой, замирая от страха, глядя только на столб под ногами ……И те двое пошли тоже, перешли, нашли квартальный столб, свой участок……Ты забываешь, ты многое забываешь, иногда намеренно, чтобы память твоя стала просто воспоминанием. И там, где ты живёшь, тебя не ждёт ничего, кроме этих воспоминаний, часть которых ты сама хочешь убить.»
Покрепче ухватившись за ближайшую ветку, женщина ступила на ствол

[convollar]

На другом берегу. Путь домой.
Перебравшись через ручей, я присела на большой плоский валун – передохнуть и осмотреться. Осмотреться! Я моментально оказалась внутри огромного пушистого клубка. Клубок тихо взрыкивал, сопел, басисто мурчал над моим ухом и даже восторженно повизгивал. На коленях у меня оказался мой Щекн Второй – старичок заметно помолодел, исчезла седина, снова зазолотилась длинная шерсть на лапах и за ушами. Но всё равно он оставался самим собой – моим домашним пёсиком. Все остальные звери перестали притворяться и обрели вполне дикий вид. Огненно-рыжая лисичка положила мне голову на колени, подвинув Щекна второго, два довольно крупных рыся развалились у моих ног, коты – оба - стали совершенно обычными дикими лесными котами, довольно крупными. Правда Барсик сохранил свою роскошную шубу и белые перчатки, сапожки и манишку. Щекн Первый, ох, мой незабвенный, любимый мой пёс – просто встал на задние лапы и передними обнял меня за шею. Чёрные пятна на белой шубе как-то побледнели, расплылись и теперь рядом со мной стоял серебристо-серый волк. Вот только глаза остались прежними – огромные даже для волка, очень тёмные, почти чёрные, они отсвечивали зелёным в лунном свете. Волк прижался ко мне головой и облегчённо вздохнул. И я увидела вновь московское метро, воскресенье, полупустой вагон. У меня на коленях лежит мягкая сумка, а в сумке щенок. Потом щенок выпрастывает из сумки тонкие лапки, тянется ко мне, обнимает меня этими лапками за шею, прижимается ко мне головой и тихо вздыхает. И столько в этом вздохе покоя, радости и уверенности – он обрёл хозяйку. На всю жизнь. Он прожил эту свою недлинную собачью жизнь, образно говоря, именно обняв меня лапами и прижавшись ко мне головой. Мы с ним ездили в экспедиции, мы бродили по лесам, болотам и горам – мы никогда не расставались. До его последнего вздоха. Не знаю – есть ли, было ли на свете существо, которое так же любило меня, как этот пёсик – беспородная дворняжка с огромными, умными глазами. Я молча зарылась лицом в тёплую серо-серебристую шубу и, кажется, заплакала. Во всяком случае, Щекн принялся слизывать с моего лица слезинки, потом аккуратно вылизал мне лицо и я успокоилась. Достаточно, чтобы посмотреть на оставленный берег.
Туман исчез. Исчезли и бетонные коробки домов и чахлые городские деревья – эти деревья на прогулках всегда вызывали у меня нестерпимую жалось. Я словно слышала, как трудно им жить в грязном городе, как сохнут ветви, опадают раньше времени листья и как это больно. Не было больше ничего этого – было бесконечное черное небо, усеянное звёздами и бесконечный лес. Где-то на горизонте лес сливался с небом, звёзды запутывались в вершинах гигантских елей и кое-где в этом еловом храме вспыхивали, как свечи, невероятно чистые и белые стволы берёз. «Первый бонитет» - машинально отметила я про себя – «высота не меньше 30 метров и стволы едва обхватишь». Меж тем мой хвостатый эскорт уже строился в походный порядок. Да и я понимала, что не вечно же я буду сидеть на этом валуне. Где-то здесь, я знала, есть дом. Мой дом. Нужно только найти дорогу туда и мои звери мне помогут. Тропу я увидела внезапно. Вообще не было никакой тропы, вот только что – но, ведущий наш отряд, Димка стоял уже на ней всеми четырьмя лапами. Он сделал шаг и я встала вслед за ним. Рядом, неотлучно при мне, пошёл Щекн Первый. Второго, старичка, я взяла на руки – я не чувствовала усталости, а мой последний пёс, хоть и не задыхался и не кашлял больше, всё равно был слабее остальной компании. По еловым ветвям, рядом с моим плечом передвигался Барсик, а в арьегарде шла огненно- рыжая лисичка со своими, сильно подросшими и изменившимися приёмными сыновьями. Тропа нырнула под ели, ветви немного раздвинулись и мы пошли.
Странная была эта тропа. Она вела нас через осенний лес, выделывая немыслимые зигзаги – однажды мне показалось, что она пересекла саму себя, в другой раз мы описали восьмёрку, но когда я как-то оглянулась – хотела взглянуть на куст бересклета, оставшийся позади – тропы позади не было. Удивительная эта тропа имела только одно направление – вперёд. За последним хвостом лес плотно смыкался и вернуться назад было нельзя. Мы потихоньку поднимались вверх – подъём был пологий, но всё же заметный и, наконец оказались на краю неглубокой лощины. Лощинка имела почти круглую форму, склоны её густо поросли пушистой сизой елью, а внизу, на дне лощины, лежало тихое лесное озеро. Обойти лощинку мы не могли – тропа упрямо вела нас вниз по склону, пересекала неширокую зелёную полянку и уходила в озеро - небольшое, приветливое озерцо. Самым удивительным было то, что на этой поляне, у воды, за сизыми елями было очень тепло. Здесь было лето. Вдоль берега кое-где лежали огромные, поросшие мохом валуны, из-под елей выглядывали бело-зелёные ночные красавицы любки, стоял над поляной густой теплый аромат летнего ночного леса. Звери расселись полукругом на небольшой полянке у берега. Мне, в тёплой куртке и свитере становилось жарковато и я отпустила Щекна второго и стала стягивать с себя тёплую одежду. Маленький пёсик, всю жизнь признававший единственную водную процедуру – тёплый душ – подошёл к берегу там, где тропа уходила в озеро и вдруг решительно прыгнул в воду и поплыл к противоположному берегу. Местная звериная команда в воду не полезла – они ждали. Смотрели на меня и ждали. А меня просто тянуло в воду и я, сбросив остатки одежды поплыла вслед за Щекном Вторым. Краем глаза я видела, что мой хвостатый эскорт пробирается между ёлками по берегу – они, видимо, знали, что тропа вынырнет где-то и поведёт нас дальше. А я плыла в тёплой воде, иногда ныряла и, вынырнув, видела только черное, расцвеченное звёздами небо и тёмную воду, тоже расцвеченную звёздами. В середине озера и легла на спину, раскинула руки и замерла. Вода и небо, казалось, стали единым целым, огромным пространством, наполненным звёздами. Со дна озера пришла мелодия – сначала на гране слышимости, потом всё громче и громче. Она купалась в воде, вела за собой в танце звёзды, и в ней было всё. Покой и забвение, умиротворение и печаль, тихая нескончаемая радость небытия. Я растворялась в этой звёздно-водяной поющей воде. Из заводей к середине озера потянулись кувшинки, они становились в круг и круг этот постепенно должен был замкнуться. Уходила куда-то память, исчезало само понятие «Я», ничего не хотелось – только так вот тихо раствориться и исчезнуть совсем.
Надрывный волчий вой разорвал мелодию и я очнулась. К волкам присоединились коты и заорали мартовскими голосами, тоненько тявкала лиса, рычали рыси и мелодия, словно испугавшись, стихла и ушла на дно. Я вспомнила – кто я, кем была прежде, и ещё до последнего «прежде» и быстро поплыла к берегу. Теперь плыть было совсем легко, я словно летела по воде и, стряхнув с себя последние звёздные капли воды, выбралась на большой плоский камень. Камни здесь лежали плотно прижавшись друг к другу и из-под них тихо струилась вода. Озеро питалось от родника. Мои звери уже сидели полукругом у валуна – здесь из воды выныривала тропа. А чуть выше, над источником, на самом верху каменной пирамиды сидела огромная чёрная волчица. Я попыталась отжать волосы, волчица наклонила ко мне голову и ласково лизнула меня в макушку. Я посмотрела ей в глаза – карие, необычно тёмные для волка и тихо прошептала
-Роза!
Волчица ещё раз лизнула меня и, спрыгнув со своего пьдестала, уселась рядом. Роза! Первое, смутное детское воспоминание. Огромная чёрная овчарка. Я учусь ходить. Цепляюсь за Розин хвост, потом добираюсь до тёплого бока. Мы делаем вместе несколько шагов и я шлёпаюсь на половичок. Собираюсь зареветь. Роза ложится рядом, нежно облизывает мою мордашку, я приваливаюсь к чёрному пушистому боку и засыпаю. Роза тихо облизывает мою стриженную голову. Потом всё повторяется.
Сейчас Роза смотрит на меня, достаёт откуда-то из камней гребень и держа его в зубах, начинает расчёсывать мои волосы. Гребень быстро набухает, словно пропитываясь водой, а волосы высыхают. Роза встряхивает гребень, с него летят брызги, он снова сухой и тогда я беру гребень из её пасти и продолжаю причёсываться сама. Я уже давно взрослая, моя милая нянюшка. Я выросла, прожила жизнь и устала от неё.
-Роза! Я так устала, молчу я, прижимаясь к тёплому боку.
- У тебя была усталая душа, тяжесть лежит на душе у людей, проживших жизнь и эта тяжесть, как камень, тянет на дно, но ты не тонула – ты просто лежала на воде.. Озеро не смогло взять тебя. Потом твои звери тебя разбудили и ты выплыла. А усталость осталась в озере, как камень на дне.
- Этот камень создала я сама? Да, Роза? Всё, что накопилось за жизнь, все ошибки, всё, что я не могу себе простить? Да, Роза?
-Да, это самая большая часть камня, но не только! Боль от не прощённых обид, несправедливых пинков, которыми тебя одаривала жизнь – всё это ложилось на душу и ты устала.

- А если бы озеро всё-таки взяло меня – я бы растворилась? Исчезла?
- Видишь кувшинки в заводи? Они и есть и их нет. Нет дум, забот, тревог, памяти - только вечно тёплая вода и цветение….Но ты выплыла, значит и должна была выплыть. Здесь ничто не происходит случайно.
- Всё, уже всё, теперь всё правильно, ты всё, всё вспомнишь, ты будешь жить в своём лесу – среди твоих зверей и твоих друзей- молчит Роза –озеро не только берёт, но и дарит. Ты ведь слышишь меня?
Я слышу, да я слышу Розу и всю компанию моих зверей. Я слышу, как тревожно Щекну Первому и как постепенно тревога отпускает его.
Все остальные звери тоже напряжены и беспокойны, просто мысли Щекна я слышу лучше, чем всех остальных. Потому, что они полны только что пережитым страхом потери и радостью возвращения.
- Иди ко мне - молчу я и Щекн приближается к камню, на котором сидим мы с Розой и почтительно машет хвостом. Ко мне он просто прижимается, а Розе выражает своё почтение.
- Кто ты, Роза? - молча спрашиваю я.
- Хранитель - коротко отвечает Роза. - Хранитель этой лощины и озера. Это непростое место и сюда не стоит попадать дважды. Кстати, под тем камнем лежат штучки, которыми вы, люди, закалываете волосы. Причешись, как следует, да и одеть тебя надо. Ты должна попасть домой, до конца ночи, но и ночью бегать голой по лесу не стоит. Тем более, по осеннему лесу.
- А где Щекн Второй? Он такой слабый, он плыл впереди меня, а потом я потеряла его из виду….
- А ты посмотри внимательно на нашу команду – нет ли чего или кого новенького среди наших - это уже мой Щекн Первый решился поговорить со мной.
Я смотрю – так, дикие лесные коты – два, рыси – тоже некогда бывшие котами, их приёмная мать, маленькая собачка Рыжик – ныне огненно-рыжая лисичка и чёрно-серебристый лис. Красавец, с пушистым, невероятной красоты хвостом и с тем же лукавым выражением хитрой мордашки, которое я имела счастье лицезреть последние 15 лет. Значит – выплыл, обрёл новый облик и силы тоже, надо полагать.
- Я не буду больше таскать тебя на рукахи- говорю я этому лисьему пижону.
- На поводке меня водить ты тоже больше не будешь - безмолвно сообщает мне этот маленький нахал.

Всегда был нахалом и склочником, но всё равно я его любила. Конечно – Щекн Первый – это Щекн Первый, но я вообще зверей люблю и они это знают (и этим пользуются).
Роза, меж тем, внимательно смотрит на нижние ветви двух очень пушистых голубых елей. Там происходит какая-то возня, слышится сопение, тоненькое поскуливание и даже рычанье – тоже не впечатляющее. Потом оттуда, из-под ветвей, усиленно виляя хвостами, выползают два щенка, причём ползут они задом наперёд - явно что-то за собой тащат. Ага, показался край светлой ткани – видимо, это моя одежда. Щенки уже вытащили половину платья, потом запутались в юбке, образовался какой-то лохматый комок. А потом раздался серьёзный басистый рык (не Розин) и комок ткани вылетел на поляну, явно от пинка чьей-то мощной лапы. Вылетел и развернулся. Это действительно было платье – красивое, такое, как я люблю, с узким лифом на шнуровке и с длинной широкой юбкой. На юбке сидели щенки. Два щенка, чёрных как ночь (в маму) и невероятно синеглазых. Такие глаза изредка встречаются у полярных волков, и я сделала вывод, что эта синеглазость, очевидно, в папу. Щенки сидели смирно, с таким добропорядочным и благопристойным видом, как будто это не они устроили возню под ёлками и были вышиблены на полянку родительским пинком. Роза посматривает на меня с некоторой гордостью.
- Одевайся - слышу я Розу. Осторожно, по камням, стараясь не ступать в воду, я пробираюсь на травянистую полянку. Щекн неотступно следует за мной, но вода озера его не волнует и он шлепает по самой кромке. Роза тихо смеётся и я слышу её смех - Не бойся – озеро уже не возьмёт тебя. Я подбираюсь к платью, присаживаюсь на краешек юбки, наклоняюсь к щенкам и даю им обнюхать себя.
Обнюхивание заканчивается вылизыванием моего носа одним из щенков – мальчиком, одновременно его осторожная сестрёнка внимательно изучает все пальцы на моей левой руке и даже пробует их на зуб. Придя к выводу, что я отношусь к породе людей, из которых любой уважающий себя щенок может и даже обязан верёвки вить и бантиком завязывать, меня начинают облизывать уже совершенно бесцеремонно, пытаются запрыгнуть мне на руки, нежно прикусывают уши и вообще начинается невероятно приятная возня. Я чешу щенков за ушами, щекочу под нижней челюстью и, наконец,- о высшая степень доверия – мне подставляют два туго набитых животика «на почесать»! Неизвестно – сколько времени продолжалась бы эта идиллия, если бы из-за елей не раздался повелительный рык и два маленьких безобразника мгновенно исчезли под ветками – только хвостики мелькнули. А я, наконец, смогла одеться.
Платье оказалось невероятно удобным, без единого шва, словно выращенное их какой-то неведомой двойной материи – нежной и шелковистой внутри и плотной, словно хорошо вытканный лён снаружи. Пока я заканчивала разбираться с платьем, из-под еловых ветвей вылезли два давешних хулигана. На этот раз они тащили в зубах какую-то обувь, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся мягкими полусапожками, тоже двойными, шелковистыми внутри и, как и платье, как будто выращенными из одного куска чего-то похожего на крокодиловую кожу снаружи. Пока я возилась с одним сапогом – второй уже начали тянуть в разные стороны брат с сестричкой, но опять вмешался их строгий родитель. Теперь он явился сам – отогнулись ветви елей и на поляну ступил белоснежный синеглазый красавец волк. Раза в полтора крупнее моего Щекна, в сверкающей белыми искрами шубе, он вежливо ответил на приветствие Щекна и на мой почти что поклон, положил к моим ногам какой-то плотный тёмный свёрток и уселся на середине поляны. Детишки немедленно устроились у папиных передних лап, папа облизал две чёрные макушки, а я развернула свёрток. Это был плащ, длинный, лёгкий, мягкий и удобный. Теперь я была одета и пришла пора прощаться с Хранителями лощины и озера и продолжать путь.
Мы со Щекном вежливо поблагодарили Белого Волка и побрели к тропе, на которой уже выстраивалась вся наша, (преимущественно хвостатая) команда.
Я подошла к Розе, прижалась лбом к её голове и тихо спросила
-Мы ещё увидимся, Роза?
-Я найду тебя. Я знаю твой дом. А тебе меня искать не надо. Я Хранитель озера, а на него приходят только с другого берега. У тебя свой путь – и это именно ТВОЙ путь. Твой лес, твои звери, твой дом, твои друзья. Но я приду. У нас впереди много времени – ты сейчас даже не можешь себе представить – как много. Но ты вспомнишь – всё. Не сразу, постепенно, но вспомнишь, и тебе помогут вспоминать. Те, кого ты знала много лет. А сейчас иди, иди быстро – у тебя много сил. И ты должна прийти домой до восхода солнца. Иди.
Роза нежно облизала мою голову и тихонечко столкнула на тропу. Тропа вела вверх по довольно крутому склону и мы вышли на берег лощины. Я больше не оглядывалась, понимая теперь, что это бесполезно – ни лощины, ни озера я уже не увижу. Мы шли по осеннему лесу – вот когда пригодился мой плащ – тропа больше не выписывала кренделя, она вела нас почти по прямой и, наконец, вывела на утоптанную дорожку. И исчезла. Но это было не страшно, мне вообще больше не было страшно – это был мой родной лес и дорожку эту я хорошо знала.
Она тянулась от нашего посёлка к западным горам, высокому горному хребту, где обитали снежные барсы и горные козы. Лес жил по своим законам – независимо от людей. Звери охотились или щипали травку – кому что свойственно – но никогда человек здесь не охотился на зверя, а звери не нападали на людей. Они могли стать друзьями человека, но не слугами. Впрочем, было несколько видов, которые предпочитали более тесные отношения с двуногими – козы, дававшие людям молоко и шерсть, кони – сами выбирающие себе человека-наездника. В северных лесах, где жили постоянно только звери, иногда стада оленей так увеличивались в численности, что волки присылали весточку людям и устраивали совместную охоту, но не в этом древнем лесу. Людей было вообще немного и жили они в неширокой полосе, с мягким климатом, примерно соответствующим субтропикам. Городов было мало и город с населением в 10 тыс. человек уже считался очень крупным. Такие города располагались, в основном, на морском побережье с удобными бухтами. Там жили люди, умеющие выращивать корабли. А наш посёлок состоял из 15-ти домов, в которых жили Хранители Леса, Хранители Зверей, Мастер-кузнец и семейка хафлингов, содержащая гостиницу, трактир, клуб – всё в одном флаконе. Мой дом был самым старым в посёлке и стоял на скалистом берегу широкой долины, от остальных домов его отделял лесной ручей, спадавший небольшим водопадом в неширокую речку, бегущую под скалой с севера в Южной море. Вот туда мы и шли сейчас. Шли по сосновому нагорью, слева под пологим склоном лопотал тот самый ручей, потом среди сосен появились берёзы, дорожка уводила вниз, сосны исчезли, появились липы и дубки, а потом и старые дубы, огромные, древние, могучие исполины. Здесь ещё один ручеёк спешил уже на встречу с ручьём, текущим слева и мы присели ненадолго передохнуть – я попить воды и поесть орехов, благо в подлеске росло несколько мощных кустов лещины, а звери…Вот сейчас я поняла, что это отнюдь не домашние кисы и пёсики. Они исчезали в кустах и время от времени до меня доносился аппетитный хруст, а потом к ручейку выходил кто-нибудь с мордой, измазанной пухом и перьями или ещё чем-то и принимался умываться и пить водичку. Один только мой Щекн Первый, ловко отловив любопытного не в меру зайца, принёс его мне. Гордо положил к моим ногам, я его вежливо поблагодарила и сказала, что сыта, а зайца он может съесть сам. Щекн не стал церемониться , уволок зайца в кустики и там с ним разделался.
Когда все собрались вместе, сытые и довольные, мы перешли боковой ручеёк по камням и вскоре уже вышли на лесную дорогу. Дорога вела с севера на юг, она была границей нашего посёлка и ей мало кто пользовался. Два ряда клёнов и лип сопровождали эту хорошо ухоженную дорогу, сухую, засеянную специально для этого выращенной травкой, очень мелкой, низкорослой и плотной – я уже вспомнила, кто из посельчан придумал такое удобное покрытие. Не я, это точно.
Перейдя эту последнюю границу, мы вышли на небольшую полянку перед моим домом. Стояла поздняя осень. Старый грецкий орех усыпал полянку множеством буро-зелёных шариков с лопнувшей кожурой, из-под которой выглядывали глянцевитая скорлупа. Под огромным каштаном примостились качели, слева, на пологом склоне, спускавшемся к лесному ручью, росли яблони. Среди ещё не облетевшей листвы кое-где можно было разглядеть красно-жёлтые крупные яблоки. Мы перешли полянку, подошли к чугунной, узорной калитке в ограде из грубого серого камня и калитка бесшумно распахнулась предо мной. В саду цвели последние розы, ждали скорых дождей хризантемы и астры, даже георгины ещё цвели. Знакомая дорожка, выложенная мелкими камешками, привела нас к широким каменным ступеням, я подошла к знакомой двери и дверь, как и калитка, распахнулась передо мной бесшумно и гостеприимно.
-Здравствуй дом! – сказала я, входя в знакомый коридор-лабиринт. Тихий ветерок, будто лёгкий вздох, пронёсся по дому, запылал камин, вспыхнули все огни в старинной тяжёлой люстре под потолком, нежно затеплились свечи в подсвечнике на каминной полке, и из кухни потянуло запахом свежей выпечки и кофе.
- Ну, всё, ребята – сказала я – мы дома. Ребята немедленно развались перед камином, на диване, на узеньком канапе, стоявшем под лестницей на второй этаж, а я подошла к восточному окну. Там, за широкой долиной текла большая река, поднимались зелёные холмы, уходили вдаль к Восточным горам и оттуда, из-за гор, уже появился слабый розоватый свет. Скоро взойдёт солнце и начнётся день. День первый.